Миша Капустин сдавал вместе со мной вступительные экзамены в аспирантуру Института истории искусств. Он приехал из Ташкента и собирался сделаться искусствоведом с уклоном в философию. Похоже, что это ему удалось,- судя по тому, что я давно уже изредка встречаю неплохие философско-эстетические статьи, подписанные его именем, без марксистских и антимарксистских издержек.
В те времена Миша Капустин был жизнерадостным молодым человеком и мужем хорошенькой юной жены, которая прибыла в Москву вместе с ним для моральной и прочей поддержки. Он и сам был юн, моложе меня, но величал меня с милой непосредственностью Сержулей.
Лучезарность Мишиной жизни в столице омрачалась только одним: он очень хотел остаться в Москве на постоянное жительство,- отчасти сам, а отчасти, по-моему, под неуклонным нажимом прелестной супруги. Оба хотя и родились в Ташкенте, но почему-то активно не любили этот славный город, все его улицы, площади и скверы, а особенно почему-то его коренное население, о котором отзывались негативно и даже иногда нецензурно. Но тогда, в конце 50-х, иногороднему человеку без связей и денег зацепиться за Москву было трудно, просто даже почти невозможно. Найти работу, то-есть службу, иногда удавалось, однако же требовалась ещё и прописка, без которой суровые отделы кадров на службу не брали. А для получения московской прописки была нужна постоянная работа в Москве. Получался заколдованный круг, внутри которого бедный Миша носился как белка в пресловутом колесе. Но духа не терял и с невероятной настойчивостью норовил из этого колеса выскочить.
Однажды мы встретились с ним в гардеробе Музея изобразительных искусств имени почему-то Пушкина, на открытии какой-то выставки. Искусствоведы, где же им ещё встречаться! В узком гардеробном коридоре было многолюдно как в трамвае, но Миша усмотрел меня среди подвижной толпы и тут же рванул к цели. Глядя на Мишино сияющее круглое лицо, было совершенно очевидно, что в его жизни произошла счастливая перемена, и что он о ней немедленно с ликованием сообщит.
Сержуль! - воскликнул Миша, даже ещё не совсем приблизившись, - поздравь меня! Я нашёл прекрасную работу, и на неё берут без прописки. Так что Москва, что называется, в кармане, и пусть этот говённый Ташкент сдохнет! - А что за работа? - Представь себе, Сержуль, меня берут в Большую советскую энциклопедию каким-то там нето редактором, нето корректором. Правда, в отдел биологии, да какая разница? Всё, Сержуль, дело в шляпе!
Он был так простодушно счастлив, что не порезвиться по такому поводу было бы непростительно. Так что я очень серьёзно, с еле заметной скорбью поглядел на него и раздумчиво сказал: нет, Миша, не возьмут тебя в энциклопедию, даже не рассчитывай. - Миша выпучил глаза (я впервые хорошо разглядел, как это выглядит) и воскликнул: почему?! - Потому что, Миша,- сказал я сурово и грустно, - туда русских не берут. -Как так? - спросил Миша, всё ещё с выпученными глазами,- а кого берут? - и я, ещё более скорбно, но уверенно сказал: туда, Миша, берут толькоо евреев.
Некоторое время Миша стоял окаменев, осмысливая чудовищность ситуации. Потом до него дошло, что я шучу. Он весь как бы осветился изнутри, с облегчением захохотал, сильно хлопнул меня по плечу и очень громко, на весь музейный гардероб заорал: наоборот!