ТРОПОЙ СВЯЩЕННОГО КОЗЕРОГА

Часть II. Восьмидесятые

Оглавление  Глава 5 |Глава 6 |Главы 9-11 |Главы 12-16 |Главы 17-18 |Глава 19  
|Глава 20 |Глава 21 |Глава 22 |Главы 23-24 |Главы 25-26 |Главы 27-28

19. Тропой священного козерога

Я завис в том году в Средней Азии почти до самого ноября. За это время произошла масса интересных дел, встреч и путешествий. Наиболее фундаментальным мероприятием за весь тот период я бы обозначил свое паломничество — или, как здесь говорят, зиарат — на мазар Хазрати-Бурх. Об этом мазаре мне уже приходилось кратко говорить выше. Путь к усыпальнице Хазрати Бурха лежит через долину бурной горной реки Оби-Хингоу, а далее — вверх по боковому притоку, Оби-Мазору, берущму свое начало в верховьях Ванчского хребка. Этот регион занимает восточную часть исторической области Вахио, простирающейся на запад почти до Гарма.

На повороте от Айни к аэропорту, у дома Вовчика Сафарова, я поймал попутку в сторону Орджонекидзебада (Янги-базара). Водитель ГАЗика оказался человек разговорчивый. Это был памирец, работавший в Афганистане в качестве сотрудника спецслужбы, пытавшейся наладить контакты с афганскими исмаилитами.

Исмаилиты компактно проживают на территории, поделенной между Таджикистаном и Афганистаном, в районе Северного Гиндукуша и Западного Памира. Это, в основном, небольшие восточно-иранские народности, родственные изолированным в собственной долине ягнобцам.

В Афганистане исмаилистская община сохраняла в период советской оккупации нейтральное положение между фронтами. Исмаилиты помнили о своей дискриминации во времена старого королевского режима. Красная власть Бабрака Кармаля, будучи атеистической, пыталась заигрывать с исмаилитами как "угнетенным классом" в намерении использовать их ресурс в борьбе с моджахедами-суннитами. Та же политика велась в отношении суфийских орденов и шиитских общин, также прижимавшихся старым режимом. Мой попутчик имел, кроме того, опыт аналогичного "мистического" посредничества в Иране, где советские (и другие) спецслужбы старались найти себе партнеров в несистемной среде суфийских орденов и иных религиозных миноритариев. Вместе с тем, самого Хомейни он оценивал неоднозначно, не считая того примитивным буквалистом: "Хомейни занимает позицию где-то между шариатом и тарикатом".

Это можно было понять так, что Хомейни открыт к суфизму. Между тем, исмаилиты называют себя ахли-хакк, что значит "люди истины", и стоят, таким образом, в хакикате. Вместе с тем, памирская община пира и маарифа Насира Хисрава следует, вслед за своим основателем, путем маарифата. Отсюда — зикры вместо намазов. Язык поэзии, персидский, вместо языка богословия, арабского. Мазар Насира Хисрава находится в Хороге, на афганской стороне Пянджа. Мой попутчик ехал как раз в Хорог. В то время Памир был закрытой пограничной зоной. Для въезда требовалось специальное разрешение, так что я, при всем желании, не мог воспользоваться случаем, чтобы попасть в этот загадочный и абсолютно закрытый город.

От Миёнаду к Лянгару. Я вышел немного не доезжая Калаи-Хумба, на развилке к Миёнаду. Там поймал еще одну машину Это был грузовик, в кузове которого ехало человек шесть бабаев — все в белой одежде и белых чалмах. Как я сразу догодался, команда направлялась на Хазрати-Бурх. Стоял самый разгар зиаратного сезона. Мы проехали Миёнаду, высадившись уже где-то под Лянгаром. Спрыгнув с борта на землю, двинулись дальше пешком.

По пути набрели на рассыпавшихся по склону девушек, собиравших приправу к местной кухне. Из было человек пятнадцать, все — в ярких платьях и платках с позолотой, с длинными косами. Просто гопи, ждущие своего Говинду! Наш зиаратный бабайский "белый блок" проходил сквозь девушек словно параболическое вторжение, дефлорирующее сансарную сентиментальность перспективой "перпендикулярного" вызова. Единственный "небелый" в команде был я, облаченный в синий чапан, перехваченный армейским ремнем, с кинжалом в узорчатых кожаных ножнах на боку, "Ермаком" на спине и ледорубом в руках. Девушки норовили разглядеть меня получше, украдкой кидая взгляды из-под опущенных ресниц на мою отъехавшую репу в бейсболке с намотанной чалмой, зеркальных черных очках и серебряным кольцом в ухе. По мере того, как наша бабайская колонна удлялась всё вверх по тропе, сзади усиливались возбужденные девичьи голоса, переходящие в экстатические хихиканья. В "Абхидхармакоше" сказано, что посредством хихиканья спариваются гандхарвы. Думаю, гопи — тоже.

Еще выше по реке мы натолкнулись на группу катамаранщиков. Их было человек шесть-восемь, ребят и девок. Они рассказали, что тащат на себе пару катамаранов аж с самого Миёнаду, но все никак не рискнут спуститься на воду. "Очень сильное течение. И потом — обрывистые берега, негде зачалить!" Да, Оби-Хингоу — сильная река! Ее темные воды, словно свинцовый поток, низвергаются с памирских ледников в зиаратную долину, постепенно нисходящую к парадизическим лесам и кущам Дарваза. В Оби-Хингоу, как в философскую реку, нельзя войти два раза: снесет с первого. Мы шли дальше. Через какое-то время перешли через большой бетонный мост боковой приток. А еще чуть дальше нам навстречу попались два грузокика с людьми туристического вида на бортах. Было их человек шестьдесят.

Лянгар. Вскоре, через полчасика, мы вошли в кишлак Лянгар. Здесь располагалась метеостанция, на которой жила знакомая Каландару семья. Я зашел с визитом вежливости. Муж — волжский немец Эрик, жена — русская. Оба родились в Средней Азии. В общем, типичные "колониальные русские". В Лянгаре у них был большой участок, в очень удобном месте, прямо у реки. Гостеприимные хозяева накрыли во дворе стол, поставили горячей еды, фрукты сладости и облепиховый кисель. Когда время дошло до чая, извне послышались какие-то возбужденные, тревожные крики, а потом в поле зрения с ревом ворвались те самые два грузовика с туристами, которые я встретил на мосту. Машины остановились перед нашей калиткой, туристы в массовом порядке пососкакивали вниз, а мы все никак не могли взять в толк, что бы это всё значило. Тут несколько человек — видимо, активисты — врываются на территорию станции и бегут прямо на нас: "Срочно нужен телефон!" Телефон? Кому? Зачем? Что случилось?

Оказывается, в верховьях бокового притока Оби-Хингоу прорвало какой-то затор и вода резко устремилась вниз. Этот поток снес бетонный мост, который наша бабайская рота пересекла менее часа назад. Как выяснилось, поток снес переправу прямо на глазах водителя первого грузовика, который лишь по счастливой случайности не успел въехать на мост. Вся команда вернулась назад в Лянгар. Теперь только со метеостанции можно было оперативно связаться с большой землей. А люди в грузовиках оказались не просто туристами, а участниками какого-то семинара горных инструкторов-спасателей, организованного в полевых условиях в пятидесяти километрах выше по Оби-Хингоу, у слияния ее с Оби-Мазором. Я благодарил судьбу, что успел вовремя попасть на нужную сторону. В ином случае, зиарат на Харзрти-Бурх пришлось бы отложить — как мне тогда представлялось — на несколько дней. Теперь же, находясь в Лянгаре, я решил воспользоваться случаем и посетить другой известный в этих местах мазар — Хазрати-Аллоуддин, расположенный прямо над кишлаком.

Хазрати-Аллоуддин. Хазрат Аллоуддин считается сыном знаменитого сподвижника Мухаммада, одного из семи мудрецов суфийской традиции — Салмана Фарси, т.е. Соломона Перса. Салман Фарси, как мне приходилось слышать, был евреем, практиковавшим зоросатризм, а потом христианство. Позже ог присоединился к Мухаммаду и стал одним из столпов раннего ислама. Как передает традиция, Пророк часто вел беседы со своими ближайшими последователями, сидя на суфе во дворе своего дома, под навесом из пальмовых листьев, который также называется "суфа". Именно отсюда и происходит изначально слово "суфизм" — т. е. "люди суфы в доме Пророка", или находящиеся под сенью (пальмовым навесом) в доме Пророка как свидетели живого слова Истины. Заметим, что пальмовая ветвь — это символ новой инициации, в противоположность ветви акации как инициации ветхой. Позже "суфизм" стали выводить из слова "суф" (шерстяная накидка из верблюжьей шерсти, носимая дервишами) или искаженного "софия" (гр. "мудрость"). Идрис-Шах вообще считает, что "суфизм" происходит из междометия "суффф!" как особого инициатического восклицания.

Хазрат Аллоуддин должен был появиться в этих местах, вероятно, в конце VII века. Место, считающееся его могилой, представляет собой не очень глубокую пещеру, в которой стоит громадный каменный гроб, метров пяти длиной.. Вход в саму пещеру представляет собой бело-розовый естественный мраморный свод, высотой, наверное, более десяти метров и напоминающий по форме арку готического собора. С другой стороны, многие мазары мусульманских святых в Средней Азии являются традиционными культовыми местами с еще доисламской эпохи. Позже, как счмтают многие исследователи, и особенно в период первоначальной исламизации местного населения, новые власти объявляли эти места мазарами (т.е. гробницами) известных в мусульманском мире святых. Вокруг новой ситуации складывалась и новая мифология, часто являвшаяся исламизированным продолжением традиций народно-поэтического творчества на базе доисламских сюжетов. Как попал Хазрат Аллоуддин на Оби-Хингоу — я не знаю. Но под "сыном Салмана Фарси" вполне может скрываться какой-нибудь шейх из инициатической линии этого товарища Пророка.

Взяв прямо от станции вверх по вьющейся сквозь густой арчовник тропе, до мазара можно подняться где-то за полчаса. Когда я оказался перед мраморным сводом, уже почти совсем стемнело. Однако, в пещере горел огонь, бросая блики на гробницу святого и неровную поверхность стен, мерцавших неясными образами фантастических ликов и персонажей. Рядом сидел безбородый карлик в полосатом халате и огромном тюрбане. Это был Ашур — хранитель гробницы.

Ашур. Ашур проводил здесь большую часть года, присматривая за святыней и принимая паломников. Многие бабаи, на пути к Хазрати-Бурху, стремились подняться и к Хазрату Аллоуддину, рейтинг которого был несколько ниже, чем у Бурха, но вместе с тем — достаточно высок, чтобы на протяжении всего зиаратного сезона привлекать к себе набожных странников не только из округи, но со всего Таджикистана и даже из-за его пределов. На зиму, когда жить в пещере было практически нельзя, Ашур уходил к своей жене в Душанбе — чтобы рано по весне вновь заступить на свою почетную вахту. Денег ему за этот труд никто не платил. Хранитель святыни жил подаяниями паломников и посильной помощью местных жителей. К примеру, обустроить мазар ему во многом помог Эрик. Говорят, Ашура периодически пытались шугать милиция и гэбэшка, видимо — за "тунеядство". Однако, Ашур не сдавался и упорно держал оборону против системы.

Ашур встретил меня очень радушно, как старого знакомого. Разложил дастархан, предложил чаю. Потом встал на намаз, а я сел медитировать. Неожиданно тишину созерцания разорвал жуткий рык. Я в панике открыл глаза. Ашур сидел на краю пещеры, усиленно вглядываясь в темноту. "Это хирс. Он тут на гора живет, покущить ходит!" Хирс — значит медведь. Видимо, Ашур был с ним хорошо знаком. Он собрал обломки старых лепешек, еще остатки какой-то снеди в дастархан и нырнул во мрак арчовника, подходившего прямо к порогу мраморного склепа. Я слышал лишь шорох обсыпающейся щебенки и какой-то шум ветвей. Затем все стихло. Потом опять зашуршала щебенка, зашелестели кусты. Мне показалось, что в паре метров от меня, в непроглядной нави, блеснули желтые медвежьи глаза, отражая блики пещерного костра. Инстинктивно я отпрянул от края грота к огню, зная в подсознании, что зверь на свет не сунется. В этот момент из темноты выпорхнула маленькая сгорбленная фигурка Ашура. Он весело подмигнул: "Э-э, как диля? Харощий?"

Я ему многозначительно кивнул, цокнув языком. Мы вновь уселись пить чай и долго беседовали о мастерах и инициатических линиях. Четыре благих имама, по словам Ашура, давали начало четырем путям исламской традиции: "Омар — шариат, Осман — тарикат, Абу-Бакр — хакикат, Али — маарифат". На мой вопрос об Ишони-Халифе Ашур возвел к небу глаза: "О, это большой ученый, очень святой, вся округа его уважает!" Халифа твердо стоял в хакикате. Насколько я позже мог себе представить, именно патронаж ишана над святыми местами долины позволял Ашуру относительно беспроблемно — по азиатским меркам — уходить от достачи властей, тщетно пытавшихся запахать подвижника на соцпроизводстве.

Когда я собрался идти назад на станцию, Ашур взялся меня немного проводить, чтобы вывести из медвежьей зоны вновь в область человеческой юрисдикции. Он зажег маленький фонарик и пошел вперед. Тропа от подножья грота резко обрывалась вниз, и стоило известных усилий удерживаться на крутом склоне в условиях почти кромешной темени, усугубляемой густым арчовником, среди которого петлял узкий каменистый серпантин спуска. Хирс видимых признаков присутствия не подавал, но Ашур сказал, что он где-то рядом, однако, нервничать по этому поводу не стоит. Наконец, арчовник кончился. Перед нами раскрылась ночная панорама местности. На противоположной стороне Оби-Хингоу, гулко шумевшей своими невидимыми тяжелыми водами, тянулся, на фоне безлунного звездного неба, волнистый профиль хребта А прямо под нами, в двух-трех сотнях метров ниже, можно было различить тусклые огоньки от керосиновых светильников в ближайших домах и дворах кишлака. Иншаллах! Мы распрощались с Ашуром. Он повернул назад и через несколько секунд растворился в черноте ночи.

Я спустился к станции. Спокойно поспать, однако, не удалось. Добравшись до стоявшей в саду суфы, я уже, было, начал засыпать под гипнотическое многоголосье речных русалок, как вдруг дал себя знать выпитый накануне облепиховый кисель. Сначала скрутило живот, потом пробило невероятное полоскалово, продолжавшееся, с небольшими перерывами, часа четыре. Лишь под самое утро мне удалось-таки забыться долгожданным сном. Тем не менее, проснувшись, я нашел свое состояние вполне удовлетворительным. От тошноты не осталось и следа. Я попил с гостеприимными хозяевами зеленого чаю, позавтракал, и стало совсем хорошо. В этот момент на тропе, появились вчерашние знакомые — бабаи в белом. "Эй, джура, давай, Хазрати-Бурх!" Они махали мне руками, предлагая присоединиться. Я поблагодарил гостеприимных хозяев за радушие, взвалил на плечи рюкзак и, подхватив посох, выбежал за калитку.

От Лянгара к Сангвору. Наша зиаратная рота маршировала довольно бодро. Погода стояла великолепная, с реки дул освежающий ветерок. Примерно через час ходьбы, на очередном повороте русла — остановка. Однако, вовсе не на перекур. Бабаи показали мне небольшое отверстие в скале, размером, наверное, сантиметров пятьдесят на пятьдесят, метрах в четырех над нами. Как выяснилось, в эту дыру нужно было точно бросить камнем, а потом ждать обратной реакции духа скалы. "Позитивная" реакция состояла в том, что в ответ на ваш бросок из отверстия должно было высыпаться несколько камней назад, причем чем больше — тем лучше. Если же вы промахивались, или, даже при попадании, камни назад не сыпались — это было знаком не в вашу пользу. По очереди бабаи брали по камню и, тщательно примерившись, зашвыривали их в контрольный "экран". И во всех случаях, ко всеобщей радости, дух вознаграждал метателей обильным обратным потоком каменной благодати. Эта игра напоминала jack-pot, когда на одну инвестированную в аппарат монету на вас неожиданно высыпается, как из рога изобилия, гора звенящего металла. Последним бросил я. Тоже попал. И тоже — с хорошим обратным эффектом. Бабаи по этому поводу очень радовались и показывали thumb up.

Часам к пяти вечера мы дошли до места, где в Оби-Хингоу вливается из боковой долины, ведущей непосредственно к Хазрати-Бурху, река Оби-Мазор. Теперь нужно было перебраться на ту сторону, в кишлак Сангвор, стоящий на обрывистом берегу у слияния двух потоков. Еще вчера здесь был подвесной мост, а на близлежащей поляне располагался лагерь инструкторов-спасателей. Однако, по странному стечению обстоятельств, этот мост тоже сорвало чуть ле не в одночасье с бетонным перед Лянгаром! Как рассказали заходившие на метеостанцию участники лагеря спасателей, несколько человек как раз находилось на подвесной переправе, когда вдруг лопнули тросы. Конструкция накренилась, но людям, по счастью, удалось удержаться, зацепившись зубами за предательские стальные жилы. Едва они добрались до берега, мост окончательно рухнул и был в считанные минуты снесен бешеным потоком вниз по течению. Именно обрушение переправы и невозможность перехода на другую сторону, где были запланированы учебные мероприятия, вынудили спасателей свернуть палатки и отправиться назад восвояси. Как оказалось — и эта затея была тщетной: обрушение автомобильной переправы за Лянгаром поставило точки над "i", и с полсотни энтузиастов горного туризма оказались заблокированными в "лянгарском мешке".

Вообще, в Сангворе оставалась неповрежденной канатная переправа с люлькой, находившаяся в ведении местного жителя по имени Назри. Формально Назри исполнял обязанности смотрителя гидрологической станции, частью инвентаря которой и являлась эта канатка, а неформально — распорядителя мехмонхоны, т. е. специальной гостиницы для паломников, останавливавшихся здесь на пути к Хазрати-Бурху и обратно. Однако, Назри категорически отказался обслуживать посторонних "туристов", мотивируя это запретом начальства (якобы, люлька и канаты изнашиваются), а по сути не желая пускать собравшуюся тут профаническую чернь в священную зиаратную долину. Иное дело — паломники.

Сангвор. Нас, вероятно, заранее заметили с того берега, и когда наша команда подошла к переправе, там уже ждал мальчишка, который услужливо перевезший нас по-двое на тот берег свинцового потока. Каждый из пассажиров давал ему по рублю. Дал и я. Далее мы направились к мехмонхоне. Это был большой (по местным понятиям) дом на обрывистом берегу Оби-Мазора. Строение состояло из двух просторных комнат, устланных войлочным покрытием с расстеленными по полу курпачами и сплошь увешанными войлочными коврами стенами. Нам предложили совершить омовение, затем все встали на намаз. Роль ишана исполнял Назри — рыжебородый веселый таджик, лет тридцати пяти, с бестящими глазами и неплохо (опять же, по местным меркам) говоривший по-русски. У него хранилась старая рукописная книга, содержавшая историю Хазрати-Бурха.

Как рассказывают местные легенды, Хазрати-Бурх (хазрат Бурх Сармаставали) был современником Моисея и происходил из страны Джазира Сарандева, с которой отождествляют Индонезию. Впрочем, возможно, это Индия или Цейлон. После многочисленных путешествий по миру Бурх обосновался в долине Оби-Хингоу и научил местное население ковроткачеству. Вероятно, здесь мы имеем дело с наследием специальных суфийских тарикатов, ориентированных на это древнее ремесло. Вместе с тем, "бурх" означает горного козла — священного животного, культ которого был широко распространен в горных регионах Средней и Центральной Азии до исламизации. До сих пор почти на всех священных мазарах можно видеть украшения из рогов горного козла. Вдоль русла Оби-Мазора, в особенности в непосредственной близости от самого мазара, встречается особая красная порода в виде налета на камнях, которую хранители местной традиции объясняют как "кровь бурха". В сущности, этот символ очень близок алхимической киновари, а сам образ горного козла-бурха, видимо, каким-то образом отождествился с хазратом Бурхом как местным святым.

Долина Вахио — как мне тут объяснили — избежала оккупации Красной армией. Не было здесь никогда и антибасмаческих отрядов. Высокогорный халифат, как система автохтонной власти, устроенной на началах древних адатов и при мудром руководстве наследственных ишанов, существовал на протяжении столетий в качестве особого "климата", устойчивого против атак внешнего и внутреннего куфра. Впрочем, такого рода самодостаточные общины — далеко не редкость в естественных природных анклавах глубинной Азии. Такого рода образования — с разной степенью социальной и хозяйственной автаркии — до сих пор можно обнаружить, к примеру, в Афганистане и Пакистане. В ряде этих автонимий даже нет денег. Вот истинный шариатский коммунизм! Местный учитель из Сангвора, между тем, рассказал, что девушки тут в школу не ходят и никогда не ходили. "А зачем?" Логичный вопрос, учитывая "домоцентричность" господствующего здесь уклада жизни, традиционно ориентированного не столько на производство прибавочного продукта и уж, конечно, не на торговлю, сколько на "сохранение всего как есть".

Здесь, в Сангворе, мы встретили группу бабаев, возвращавшихся с мазара назад, в Лянгар и дальше. Новость про снос лянгарского моста их, видимо, не очень обеспокоила. Главное — зиарат был сделан и теперь им предстояло неспеша возвращаться по домам. Ну, в крайнем случае подождать день-два до наведения переправы. Надо сказать, нас очень плотно и качественно покормили: шурпо, плов, фрукты, сладости и различныые деликатесы местной кухни. Паломники опять скинулись по пятерке, но с меня денег не взяли. Сказали, что я особый гость — издалека. Потом включили радио с таджикской музыкой, и все блаженно лежали словно перекормленные боровы на боку, умиляясь льющимися из динамика романтическими мелодиями и звонкими голосами божественных артистов. Перед сном — еще один намаз, чай, историософская беседа с Назри под астральным сводом и, наконец, погружение в деперсонифицированное состояние сна без сновидений.

Вверх по Оби-Мазору. С утра, после обязательной молитвы, мы продолжили путешествие. Часа через два подъема по весьма живописной тропе — местами просто крайне живописной, с невероятным скальным рельефом, вплоть до гигантских выветренных сталактитов — мы подошли к очередной излучине Оби-Мазора, как выяснилось — последней перед святилищем. Здесь, у пологого берега, нужно было совершить полное омовение, т. е. вместе с головой. При этом запрещалось раздеваться догола. "Такой закон", — сказали бабаи. Впрочем, я это уже знал. Мы зашли в воды Оби-Мазора словно в священную Гангу: с благоговением читая молитвы, сложив руки на животе. Потом окунулись с головой по три раза. После этого — просто хорошо вымылись. Слегка обсохнув на интенсивном горном солнце, двинулись дальше. Наконец, через полчаса, наш "белый блок" достиг кишлака шейхов — как здесь называли заброшенное много лет назад поселение специальных служителей святыни, обладавших наследственными полномочиями. Теперь от кишлака оставались лишь густо заросшие бурьяном и шиповником фундаменты, что, впрочем, делало окружающий пейзаж еще живописнее. А далее, за кишлаком, прямо на крутом обрыве реки, вертикально уходившем вниз метров на сто, я увидел и конечную цель нашей эзотерической экспедиции — мавзолей Хазрати-Бурх.

На святом месте. Тропа шла прямо к мазару, метрах в двадцати от него пересекалась небольшим арыком, через который был переброшен миниатюрный мостик. Это была как бы последняя, третья переправа на пути к святилищу — самая дружественная. Сразу за мостиком располагался другой интересный объект. Между двумя деревьями, стоявшими по обе стиороны тропы, была переброшена поперечная жердь, образуя таким образом род арки, напоминавшей в своей естественности синтоистские тори. Перед самым входом в мазар, справа, стоял большой черный камень с оттиском человеческой ладони.

Священная пятерица — один из ключевых символов исмаилитской традиции, но его сакральная генеалогия, несомненно, более древняя, и восходит еще к периоду первых наскальных изображений, сделанных неолитическим человеком. Известно, что большинство фигур т.н. "пещерной живописи" являются изображениями астральных объектов — прежде всего планет и созвездий. Из этой эпохи тянется традиция отождествления космических объектов с животными, а позже — героями. К примеру, на неолитических стоянках в верховьях Матчи священные скалы расписаны изображениями горных козлов и "запечатаны" магическими пятернями шаманов.

Гробница — это та же пещера, хранящая священные кости первопредка. В Таджикистане все святые мазары одновременно оказываются центрами клановых паломничеств. Каждый святой так или иначе связан родственными узами с почитающими его потомками. Впрочем, то же самое мы видим в других странах региона, если не сказать — повсюду в мире, где сохраняется традиционалистская ментальность.

Саркофаг Хазрати-Бурха достигает в длину метров четырех, полутора в ширину и полуметра в высоту. Он весь покрыт белой известью, как и внутренность мавзолея. Солнце пробивается сюда через входную дверь и приличные щели в куполе, высвечивая на параллепипеде гроба Первопредка и круглых выбеленных стенах гробницы огненные руны космической книги духа — Рух-намэ: "Человек знания жив вечно после смерти своей, хотя кости его под землей сгнили. А профан мертв, хотя ходит по земле и считается в живых, — так он ничтожен". Бабаи встали на намаз на полянке перед входом в мавзолей. Помолившись, зашли по-очереди, без обуви, в усыпальницу, приложились ко гробу, прочитав молитву. Потом разложили на полянке дастархан, достали снедь, сделали чай. К моему удивлению, после непродолжительного застолья мои спутники собрались идти назад. Так быстро? С другой стороны, паломничество было благополучно завершено, ритуалы исполнены. Ну, что ж, хоп, майлиш!

Я, разумеется, никуда уходить не собирался. Первоначально я полагал зайти за мазар на пару километров, вверх по тропе, и там уже разбить палатку. У самого мазара стоять представлялось невозможным из-за большого наплыва паломников. В разгар зиаратного сезона ежедневно святилище посещало до 50 человек, а то и больше. Теперь, в связи с обрушением мостов, ситуация менялась. Наша "белая" группа была последней из тех, кому удалось пересечь мост перед Лянгаром в этом направлении. Стало быть, до наведения переправы паломников нет будет. Представлялась совершенно уникальная возможность посидеть на легендарном святом месте совершенно в одиночку, да еще в лучший период года, когда погода в этих местах особенно благоприятна!

К молитвенной полянке примыкала так называемая мехмонхона — т.е. "гостиница" для паломников. Конечно, не "Хилтон", но зато я обнаружил в этом низком глиняном строении, два на три метра площадью, продовольственные запасы и даже отдельные предметы роскоши. Помимо большого количества лепешек, чая, сахара, сладостей, риса и соли, тут можно было обнаружить с десяток курпачей и три-четыре керосиновые лампы, с канистрой керосина и спичками впридачу. Я подумал, что посижу прямо у мазара до первых паломников, а там — посмотрим. Главное, чтобы еды хватило. Впрочем, с этим проблем не предвиделось по крайней мере на месяц. Кроме того, у меня с собой было прихвачено достаточно собственных запасов, в том числе несколько пачек "Малютки" ("горной амброзии"), пакетные супы, сухофрукты и орехи. Я проветрил курпачи на солнце, затем устлал ими большое пространство вокруг палатки. Получилась некая домашняя зона, прикрываемая сверху от солнца густыми ветвями двух-трех мощных лиственных стволов. Здесь можно было лежать в тени с книжкой или без. Рядом я соорудил удобный каменный очаг, а топливо можно было найти в заброшенном кишлаке шейхов.

Наги. Однажды у задней стены гробницы я обнаружил змеиное гнездо. Сначала увидео одну большую змею, блестящая черная спина которой неожиданно проскользила в зарослнж подбиравшегосн к мазару густого устарника. Потом, на том же месте, я увидел змею еще раз. Видимо, это был местный наг, который потом периодически появлялся все в том же самом месте.

Я тоже бросил нагам несколько крошек, да и потом подкармливал. Как-никак, лепешечных запасов в мехмонхоне было достаточно. Правда, я кидал корм просто в кусты, а вовсе не в змеиные пасти, как это было в случае афганского счастливчика. С другой стороны, мне, видимо, опасности подобного калибра не грозили, и поэтому наги просто не сочли нужным реагировать по пустякам. Они ведь мудрые существа, попусту мельтешить туда-сюда не станут!

Хайй ибн-Якзан. Перу средневекового арабского филисофа Ибн-Туфейля принадлежит знаменитая "Повесть о Хаййе ибн-Якзане", что переводится как "Повесть о Живом, сыне Сущего". Здесь дается натурфилософское описание связи человека с космическими стихиями и высшими умами небесной иерархии. Подобное "оживление" тела реально происходит в определенных природных условиях, где соблюдается благоприятное равновесие стихий.

Первые сутки человек чувствует себя в дикой местности неуверенно, интенсивно впитывая ауру ближайшего окружения. Постепенно, дней через пять, наступает относительная стабилизация: организм прошел первичную адаптацию к физической среде. Теперь начинается адаптация психическая. Это значит, что ваше ощущение пространства становится более интуитивно-открытым, так, что в конце концов тонкий биолокатор засекает присутствие живого существа еще задолго до его появления а поле прямой видимости.

Визит гандхарв. Видимо, я был уже близок к раскрытию такой экстраординарной сверхощущательности, ибо "засек" постороннее присутствие. Кто это может быть? Паломники? Местные жители? Чабаны? Я, как разбойник-людоед, укрылся за выступом скалы, высматривая возможных жертв, которые должны были вот-вот появиться на тропе. Наконец, послышались голоса, смешки, и тут на поляне перед священным мавзолеем нарисовались Битник с Олей — одной из тех девиц, что добирались до Душанбе из Москвы стопом через Казахстан. Битник нес на себе два рюкзака — свой и Олин. Сама дама шла чуть позади. Битник поравнялся с мостиком, сбросил рюкзаки, омыл лицо с руками, глотнул воды, выпрямился, сложил ладони лодочкой на груди, потом медленно поднял их ко лбу и с возглаосом "Ом!" пал на четвереньки. Метя бородой тропу, он полуползком, уничижительно, подобрался к черному камню и в благоговении припал к хладной священной пятерице воспаленным лбом. Затем вполз в усыпальницу и затих там, приникнув к циклопическому саркофагу в расслабляющем ублажении.

Оля наблюдала всю сцену с легкой оторопью, не понимая, присоединяться ли ей к процессу, или же это сугубо мужские культовые практики. В этот момент из-за скалы выхожу я, покрытый пеплом и в одной набедренной повязке. У Оли челюсть совсем отпала. Я, ничтоже сумняшеся, полностью повторяю все ритуальные жесты Битника, вплоть до приникновения к черному камню, и так же трепетно вползаю в святилище. Припав к саркофагу, я краем глаза наблюдал через входную дверь, как у порога мавзолея появилась коленопреклоненная Оля. Она, несколько поколебавшись, коснулась лбом священной пятерны, после чего на четырех конечностях направилась к нам, притихшим в гроба хазрата.

Потом мы все вместе сели медитировать, уйдя, наверное, часа на полтора. Битник с Ольгой качали в основном по муладхаре, и ничего с ними в данном случае сделать было нельзя. Мне, тем не менее, удалось абстрагироваться и, к совершенной неожиданности, пережить явление пустого духа. Этот дух раскрыл себя как пустое поле чистого отсутствия, словно магическое зеркало отражающее онтологическую структуру свидетеля или свидетельства. Таким образом, дух как бы не содержит в себе никакой собственной информации, но является лишь "переносчиком смыслов". Я заметил, что если пргрузить в излучение пустого поля аурический контур Олиной читты, то на эфирную поверхность проявляются до предела интимные элементы её кармического комплекса. Я, по джентльменски, не стал подглядывать за дамой. Впрочем, за молодым человеком — тоже.

Потом выяснилось, что мост у Лянгара пара перешла еще до того, как это сделал я, но отправилась потом не прямо на Хазрати-Бурх, а дальше, в Пашимгар, к ишону Халифе. Навестив старца и на всякий случай поинтересовавшись, не водятся ли в этих местах страшные волосатые существа, Битник с Олей двинулись через Сангворскую переправу к верховьям Оби-Мазора. Об обрушении моста им рассказал Назри, проявив в отношении Оли — как рвущейся на мазар амазонки — верх толерантности.

Ребята заселились в мехнонхоне, обложившись курпачами, и Оля прорубилась здесь безвылазно дня три. По вечерам она зажигала керосиновые светильники и, словно ориентальная гетера на пестрых шелках, разлагалась с чаем и трубкой. На четвертый день она начала тянуть Битника назад в Душанбе.

То, что мост у Лянгара снесен, им сообщили только в Сангворе, на пути сюда. Вместе с тем, выяснялось, что сроки возведения новой переправы определялись уже не днями, а неделями. Понимая непреодолимость ущелья со снесенным мостом, Битник с Олей решили пробираться к Миёнаду по другому берегу Оби-Хингоу. Перейти на ту сторону потока можно было недалеко от Хазрати-Бурха, вниз по руслу Оби-Мазора. В общем, они отправились... Как выяснилось потом, пара застряла на плотно поросшем джангалом склоне напротиив Лянгара, несколько дней провися на очень крутой вертикали, часто казавшейся вообще непроходимой. Наконец, с большими ломками, им удалось-таки добраться до нормальной тропы где-то через неделю.

Кара духа. Я подозреваю, такими блужданиями их "наказал" Хазрати-Бурх за техтель-мехтель в священном месте. Интересно, что незадолго до этого, на этом же самом месте, произошла еще более показательная история на ту же тему. Человек по имени Леня Асадов — душанбинский армянин, горный инструктор и почитатель Мирзы — "старшего брата Раджниша" — и его русская жена Света — тоже инструкторша и всё прочее, прибыли к мазару, разбили на намазной плолщадке перед мехмонхоной палатку (благо, в это время другох паломников на месте не было) и начали там трахаться. Только они приступили к этому делу — погода испортилась, стало накрапывать, потом поднялся ветер. Неожиданно, в самый неподходящий момент — так сказать, прямо на paradise stroke — из-под земли раздался толчек, потом еще один. Лёня замер, насторожился. А тут как тряханет! И еще раз, да с молнией! Пара в ошалении выскочила из палатки, резко подобрала скарб и рванула вниз, в долину, по трясущейся под ногами земле, сквозь стену дождя и в блицах близких молний. Это было на самом деле сильное землетрясение, о котором потом много говорили в этих местах. К счастью, посещение Битником и Олей Хазрати-Бурха к таким разрушительным последствиям не привело. Наверное, сказалась барака ишона Халифы, которую они получили в Пашимгаре.

Кайвалья. Между тем, обрушение лянгарского моста привело к обрыву потока паломников на мазар, т.к. альтернативных возможностей обойти преграду практически не было. После ухода Битника с Олей я решил, что снимусь с этого места только тогда, когда здесь появятся первые люди. Ибо их приход будет означать, что переправа восстановлена и в ближайшие часы следует ожидать массовой волны паломников. Я тогда еще не подозревал, что ждать мне придется — как некогда Алфёрову на камне — целый месяц.

Большую часть времени, помимо занятий йогой, я набрасывал тезисы к метафизическому трактату под общим рабочим названием "Воля к смерти". Кроме того, вырезал ножом из чурки фигуру в лотосе, а также магическую шайбу, которую потом густо расписал куфическими рунами священных формул. Я также расписал угольками от костра входные колонны-подпорки у входа в мехмонхону, и даже вход самого святилища: знаками и формулами предельно абстрактными, типа "hu'wa'llah" в виде инициатической тетраграммы. В одном месте я оставил изображение эннеаграммы. "Для тех, кто знает..."

Записывая текст, или же сосредотачиваясь на резке или каллиграфии, я вдруг стал замечать, что где-то на периферии сознания слышу звучание напоминающих церковное пение голосовых хоралов. Начинаешь прислушиваться — звучание становится более отчетливым. Потом выясняется, что каждый голос ведет уникальную мелодию, а все голоса вместе взятые создают при этом нечто вроде глобальной симфонии. Пифагорейское "звучание сфер". Мелодии были совершенно захватывающими, их можно было слушать часами, погружаясь в гипнотическое полу-самадхи. Вместе с тем, я заметил, что прослушивать сферы можно не отовсюду, а лишь находясь в особых точках пространства — как бы в центрах пересечения координат. ЗнАчимым было даже положение тела, в смысле его ориентированности относительно розы ветров. Опытным путем я установил для себя "зоны слышимости", в которых проводил большую часть дня.

Наряду с яснослышанием всё больше раскрывалось ясноощущение. В последнем случае окружающее пространство казалось заполненным некой аурой, полем, представлявшим собой прямое продолжение личной психики. При желании и некотором умении можно было переносить сознание в любую точку этой психосферы, распространявшейся вплоть до гребней окружавших меня со всех сторон горных хребтов. Луч сознания, по мере своего движения, считывал, подобно сканеру, отдельные ощущательные характеристики материальных точек, по мере их касания. К примеру, задержавшись на дереве, можно было ощутить его "деревянность", вплоть до привкуса коры во рту. Скала давала ощущение каменности, причем, в зависимости от породы, привкусы были разные. Полагаю, таким методом можно было бы, к примеру, определять породу на предмет наличия там полезных ископаемых.

Выход в космос. По мере вживания в ландшафт, я решил совершить в одной из "звучащих зон" очередную агнихотру. На этот раз костры я сложил очень большие, используя остатки деревянных перекрытий в кишлаке шейхов. Как полагается, в полдень, огни были возжены:

"Един Огонь, многоразлично возжигаемый,
Едино Солнце, всепроникающее,
Едина Заря, всё освещающая,
И едино То, что стало всем [этим]"
(Ригведа, VIII, 58)

"Огненная баня" прочистила каналы восприятия до такого состояния, что горизонт ощущательного психосканирования расширился до объема видимого космоса. Уже к вечеру того же дня я заметил, что могу ощущать лунную почву — к неожиданности, отдававшую серой и мелом. Вместе с тем, аура Луны распространялась "вниз", к земле, как своеобразный пар алхимической воды, трансмутировавшийся в условиях земной атмосферы в H2O. Через какое-то время я смог отличать планеты Солнечной системы от остальных звезд. Планеты, в отличие от звезд, подвергались сканированию, сообщая свои свойства языку. После этого можно было установить следы различных планетарных влияний в атмосфере окружавшего ландшафта или даже в составе конкретных тел.

Однако, планетарные ощущения были, на первых порах, значительно слабее лунных. Чтобы сканировать космос дальше, требовалось каким-то образом ослабить, разбавить лунное влияние. Лучшим средством для этого представлялось посильное обезвоживание организма — т.е. избавление, в конечном итоге, от пара алхимической "лунной" воды. Если быть более точным, требовалось обесточить отдельные субтильные каналы психофизиологического комплекса, что достигалось за счет строгого поста, в идеале — сухого. Конечно, совсем не пить в течение нескольких дней было невозможно, но и "влажного" поста хватило для сбрасывания критической "лунной массы" до такой степени, что стали прощупываться даже отдаленные галактики.

Вместе с тем, по мере расширения осваиваемой психосферы, к ангельскому хору сфер присоединялись новые голоса и даже целые хоровые объединения. Сначала — планетарные, потом — астральные. Каждое созвездие звучало особым фоном, но чтобы его выявить из общей симфонии требовалось специально сосредотачивать луч разума в определенной директории. Созвездия, между тем, вызывали не вкусовые, а больше осязательные ощущения, стимулировавшие, в свою очередь, отдельные эмоциональные реакции организма. Это можно себе представить так, как если бы от каждого астрального скопления исходил некий ветер, заряженный своеобразной эмоцией. Эти ветры, сопровождаемые пением ангелов соответствующих директорий, смешиваются в условиях земной атмосферы и обретают характер спиралеобразного движения воздушных масс, проникая в тело как "дыхание". Отсюда становится возможной обратная связь по цепочке дыхание-ветер-созвездие, инструментально используемая в пранаяме. С помощью пранаямы, т. е. регулировки дыхания, можно достичь такого состояния, когда астральные ветры рассеиваются в читте чистого созерцания: YOGA CITTA VRTTI NIRODHA — Йога успокаивает вихрь сознания. (Патанджали-Йогасутра, 1.2).

Борьба со сном. Для того, чтобы выйти из вихря астрального ветра, вновь потребовалось применить специальную технику. Прежде всего, нужно было избавиться от влияния планет, "глушившего" тонкий фон звездной сферы и не позволявшего проникать свидетельской интуиции за ее пределы. Чисто теоретически для этого следовало остановить дыхание. Поскольку этого простым усилием воли было сделать невозможно, оставался один путь: максимально пригасить дыхание. Практически это означало перейти к дыханию, свойственному состоянию глубокого сна или близкого к нему. Проблема, однако, заключалась в том, что приближаясь к такому дыханию, мы неизбежно засыпаем, теряя возможность субъектного свидетельствования. Чтобы этого не происходило, т. е. чтобы сохранять внутреннего свидетеля-антаръямина бодрствующим при спящей психике, требовалось пресечь соединяющую обоих гипнотическую связь. Это достигается с помощью практики сознательной борьбы со сном.

Но здесь тоже нельзя идти слишком прямолинейно. Если просто ограничить себя в сне, то, рано или поздно, организм-таки спонтанно заснет, утянув при этом за собой и антаръямина. Чтобы противостоять такой психической реакции, необходимо приучиться "спать" в специальном положении: сидя, с прямой спиной и не заваливая головы. В таком случае позвоночник остается перпендикулярен земле, в результате чего тело находится в активной "бодрствующей" позиции относительно геомагнитного поля. При искривлении спины или заваливании головы эффективность такой позиции снижается, тело начинает впадать в сон. Смысл трюка состоит в том, что утомленная бессонницей психика должна заснуть при сохраняющемся "бодрствовании тела". Тогда антаръямин может "онтологически" эмансипироваться и использовать тело как независимую от психики базу для активации собственной свидетельской способности. Для технического обеспечения трюка я прибегнул к импровизированному каркасу для тела и к специальной подставке для подбородка.

В результате засыпания психики, амплитуда дыхания меняется в сторону глубокого сна, где планеты перестают фонить. Вместе с тем, бодрствующий антаръямин получает возможность дальше погружаться в глубины мироздания. Астральные вихри, составляющие обратную сторону психики, как бы успокаиваются вместе с ней, а сквозь голоса звездных ангелов начинает проступать некий парадоксально-утопический ультратон, называемый "нада". Слушание нады является одновременно способом удерживания "бодрствующего" антаръямина на нужном галактическом курсе.

Для того, чтобы услышать наду, надо увидеть космос во сне. Остающийся бодрствующим антаръямин, следуя наде словно аудиокомпасу, может, при иных благоприятных обстоятельствах, определить источник этого изначального звука в психопространстве. Одним из таких обстоятельств является положение Луны в созвездии Близнецов. Это важно, поскольку источник нады находится в прямо противоположном направлении, в Стрельце, и чем ближе к нему Луна — тем сложнее услышать наду и определить ее эпицентр. Обращающийся вокруг этого эпицентра космос есть, по сути, наша галактика, спиралеобразным блюдцем летящая в запредельном пространстве метагалактики. Движение галактик вокруг центра метагалактики дает эффект гравитационного поля, которое может непосредственно ощущаться "бодрствующим телом" как специфическим органом восприятия, отличным от пяти чувств уснувшей души. Выступая в качестве оригинального биолокатора, такое тело позволяет антаръямину "засечь" локализацию метагалактического центра. Однако, дальнейшие попытки двигаться в этом направлении приводят к размыванию самого антаръямина в гравитационной стихии, парализующей всякие попытки независимого путешественника приблизиться к "запретному городу".

Aham Brahmasmi! "Размывание антаръямина" означает субъективную утерю всех систем внешних координат и зависание в чистой открытости или тотальной неопределенности. Чисто физиологически такое состояние представляет собой глубокий транс на грани комы, и весь жизненный процесс, в данном случае, поддерживается исключительно гравитационной "первоматерией" метагалактики. Сам по себе такой феномен достаточно своеобразен, ибо представляет некое, фигурально выражаясь, "низведение на Землю небесного огня". Практически это значит, что тело продолжает жить исключительно силой мистического внутреннего воления, "воли к существованию". Такое состояние "Абхидхармакоша" описывает как "максимальную концентрацию воли при полном отсутствии сознания".

С алхимической точки зрения, такой "волей тела" выступает "гравитационная первоматерия" центра метагалактики как онтологическая первооснова всего корпорального комплекса. Свою индивидуализацию гравитационная квинтэссенция обретает в силу специфических особенностей каждого отдельного тела, согласно принципу "цвет воды — цвет ее сосуда". Консолидация подобного гравитационного воления, достигаемая пребыванием в коматозном самадхи в течение длительного времени, имеет необратимое влияние на психику, Познавательная интуиция в лице внутреннего свидетеля-антаръямина эмансипируется от закодированного в нервной системе кармического комплекса, что одновременно означает перерождение мотивационных установок личности. AHAM BRAHMASMI! TAT TVAM ASI! Или, как говормили древние, "Я — Брахман! Тот есть Ты!!"

Вопрос о том, в каком направлении видимого космоса лежит центр истинной метагалактики, можно сказать, ставит проблему локализации Демиурга. Какие из этого знания могут извлечь преимущества точные науки — я прогнозировать не берусь, но для магического психотрипа знание "генерального направления" эквивалентно обладанию "компасом мудрыж", магнитная стрелка которого указывает на химический парадиз.

Time is over! Однажды во сне я услышал голоса. Проснувшись, прислушался и понял, что к мазару приближаются какие-то люди. Ну, наверное, паломники. Выбравшись из своей серебристой памирки, я начал разводить костер для чая. Через несколько минут на площадку перед мехмонхоной вышло два "геолОга". Впрочем, они оказались гидрологами, отправлявшимися на Ванчский хребет для каких-то замеров. "А что, переправу наладили?" Оказывается, не наладили. Сами гидрологи попали сюде через другую долину, спустившись в Лянгар сверху, откуда идет дорога на Хоит. А паломников по Оби-Хингоу нет. Тем не менее, я решил, как изначально рассчитывал, сниматься с места при первых посетителях. Тем более, что я уже и так насиделся у мазара вдоволь. Мы выпили чаю. Гидрологи пошли вверх, я отправился вниз, к Сангвору.

Здесь меня вновь с радушием принял Назри. Накормил до отвалу, предложил остаться до утра, но я решил, что затемно смогу добраться до Лянгара — если повезет со сменной машиной из Пашимгара вниз. Мальчишка вновь перевез меня в люльке на другую сторону потока. Я опять дал ему рубль. Поднялся от переправы на высокий берег, встал на тропу, осмотрелся. До заката оставалось часа четыре. В атмосфере царил полный штиль. Призрачный свет мягкого пополуденного солнца превращал окружавший пейзаж в сюрреалистическое видение a' la Дали и кристаллизованную реальность в духе метафизики де Кирико одновременно. В надежде на машину, которая меня когда-нибудь нагонит, я двинулся вниз по Оби-Хингоу, к Лянгару.

Медвежий трип. Солнце склонялось к западу, а машина так и не появлялась. Мне ничего иного не оставалось, как ломить дальше, до упору. Наконец, стало совсем темно. Я продолжал идти. Тропа некоторое время шла по открытой местности, потом начала постепенно сужаться. Двигаться дальше можно было лишь с исключительной осторожностью, а значит — очень медленно. Вдруг мне послышалось, что где-то что-то как-то съехало по склону. Этого было достаточно, чтобы освежить в памяти историю с питомцем Ашура, который, возможно, как раз крутится где-то здесь поблизости! Я также вспомнил, как по пути на Хазрати-Бурх местный лесник, подвозивший наш бабайский блок на УАЗике, рассказывал о якобы тусующемся в этих местах медведе — как раз на тропе от Лянгара до Пашимгара. Выйди, не дай Бог, парень мне навстречу — совершенно непонятно, что делать дальше! Вправо вверх — почти отвесный скальник, влево вниз — тоже отвесно, но в воду. Тут команда на катамаранах так и не съехала — слишком несет и зачалить негде, а где уж нам, вообще без всякой снасти? Снесет моментально — и с концами! Оставалось, разве что, разворачиваться и бежать назад, сколько мочи хватит. Другой вариант, о котором мне рассказывали местные специалисты, состоял в том, чтобы просто лечь на землю, ничком вниз, и не двигаться. Медведь якобы обнюхает и уйдет. А если не уйдет?

Я продолжал двигаться вперед, но уже с двойной осторожностью, полностью включив приборы ночного видения и эхолот. Сквозное ощущение пространства, наработанное в период сидения у мазара, почему-то стало отказывать. То есть как таковое оно было, и даже как бы указывало на присутствие постороннего объекта, но вместе с тем последний совершенно не представлялось возможным конкретно локализовать, и тем более — отождествить с чем-то реальным. Возможно, шорох издал вовсе не зверь, а случайно сорвавшийся булыжник или что-то еще. Вместе с тем, я приближался к наиболее стремному участку пути. Тропа превратилась в узкий каменный карниз, обрывающийся сбоку в невидимую бездну, на дне которой гулко шумел безумный поток ледяных вод Оби-Хингоу. С другой стороны весь довольно-таки крутой склон порос густейшим джангалом — идеальным местом для медвежьих забав и засад. Ветви фантастических растений нависали прямо над тропой, превращая ее в галлюциногенную аллею страха. Стресс усилился. Я опять вспомнил про чод и попробовал "наперекор судьбе" сосредоточиться на сознательном стремлении к самопожертвованию как акте освобождения от сансарных комплексов: "Духи тьмы, явитесь сюда и примите тело сие себе в пищу!" В этот момент всё пространство вокруг осветилось интенсивным фосфоресцирующим светом и я увидел перед собой на тропе гигантскую черную тень человекообразного существа. Гул?

Я лихорадочно обернулся, спонтанно перехвытывая в руках ледоруб. На меня смотрело гигантское желтое око Луны, висевшее на уровне глаз. И больше — НИКОГО. Этого, однако, было достаточно, чтобы понять суть происходящего. Мое обращение к духам космической бездны совпало с легким поворотом тропы, в результате чего я попал в световое поле только что поднявшейся из-за хребта планеты. Человекообразная тень на тропе оказалась моим собственным силуэтом, высвеченным Царицей ночи на дисплее спящего мира. Получается, что я был готов вступить в бой с собственной тенью. Ну, что ж, вполне достойное занятие для адептов небесного бокса!

Эпизод с Луной рассеял чувство гипертрофированной обеспокоенности по поводу встречи с хирсом. Вместе с тем, это была действительно неплохая иллюстрация тех принципов, на которых строится мистерия чода и ему подобных практик. Словно в подтверждение правильно усвоенного урока, я вскоре увидел на одном из близлежащих склонов домик Лесника. Был второй час ночи, но пройти мимо, разумеется, я не мог. В окнах света не было. При подходе к участку вдруг очень интенсивно забрехала собака, — впрочем, по счастью, сидевшая на цепи. Через несколько минут на пороге появился заспанный хозяин.

— Эй, алё, — закричал я ему, — ассалому алейкум, я эстонский гость, возвращаюсь с Хазрати-Бурха!
— А, Истония! Ну давай, заходи. Чой-пой будешь? Спать? Майлиш!"

Лесник уложил меня на курпачи, задул керосинку. Только я собрался отойти в блаженные миры Морфея, как был буквально вырван из грез агрессивной атакой мириадов блох, набросившихся на мое тело так, словно именно их я призывал незадолго до этого, в качестве посланцев бездны, на магическую кровавую трапезу. Чесаться было совершенно бесполезно, не говоря уже о возможности просто заснуть. Я окликнул Лесника: "Послушай, дорогой, может быть я пойду спать на улицу, а то блохи совсем замучили!" Тот снова запалил керосинку, пошарил под подушкой и достал некий баллончик. Затем он густо спрыснул себя из этого флакона: под мышками, за пазухой и чуть ли не волосы, воспроизведя при этом густое облако какой-то чудовищной химии. Потом кинул игрушку мне: "Вот, средство от блох!" Я тоже густо спрыснулся, не забыв и про носки. Однако, через полчаса процедуру пришлось повторить по-новой. А потом — еще через полчаса. В конце концов, спать мне пришлось-таки на улице, на суфе в саду перед домом. Тут хоть, по крайней мере, не пахло химией!

На утро я рассказал Леснику о своих ночных подозрениях по поводу медведя. Его это, казалось, мало впечатлило. Ну да, хирс ходит туда-сюда. Наверное, вчера это был именно он. Однако, косолапый не нападает на путников просто так. Другое дело — зимой или в голодный сезон! Если встретить его в узком месте, то топтыгин, скорее всего, первый шарахнется в сторону, оставив на тропе, разве что, следы "межвежьей болезни". Так что, можно сказать, я отделался легким испугом. Впрочем, шутки с медведями в любом случае неуместны. Если парня сильно напугать или раздразнить — он может и поломать. Таких историй мне тоже пришлось в изобилии наслушаться. По счастью, мои знакомые, реально сталкивавшиеся с местным царем природы нос к носу, всегда благополучно избегали непредсказуемых обострений. К примеру, Даос как-то встретил на Матче белого медведя (не по породе, а по цвету шкуры, вероятно — альбиноса)! Но тот его совершенно проигнорировал. Впрочем, Даос и сам на рожон не лез, а постарался по тихому обойти зверя стороной. С Митей (тоже даосом, моим таллинским приятелем) приключилась более стремная история, причем — именно здесь, на Оби-Хингоу.

Снова в Лянгаре. До Лянгара я дошел довольно быстро. Заглянул к Эрику на станцию. Моста, как оказалось, еще не навели, и когда наведут — совершенно неизвестно. Слишком круто стихия поиграла. В общем, сидим, пьем чай. Тут, КАК ОБЫЧНО, в сад вбегает несколько возбужденных человек туристической наружности: "Телефон есть? Рация есть? Срочно требуется медицинская помощь, надо вызвать вертолет!" Выясняется, что они — из группы альпинистов, которая пришла сюда из-за Пашимгара, с примыкающих к пику Коммунизма ледников. Руководитель группы очень сильно занемог и требовалось срочное медицинское вмешательство. Пока один из молодцов ходил с Эриком к рации, подошло еще несколько человек. В конце концов, основная часть группы порешила в любом случае пробиваться вниз, к помощи, а больной должен был остаться с парой товарищей ждать вертолета. Предупреждение о смытом мосте произвело на альпинистов мало впечатления. "Мы же с экипировкой! Пробьемся!" Я решил воспользоваться случаем попасть на тот берег и присоединился к группе.

Переправа. Через полчаса мы стояли у переправы. От некогда внушительного моста оставалась лишь одна бетонная ферма, стоявшая посреди бурлящего, играющего впечатляющими валунами потока. От берега до обломка фермы было метров десять. Тем не менее, связь со спасительным каменным столпом почти чудесным образом сохранялась. Оттуда к нашему берегу тянулся стальной трос, некогда являвшийся частью конструкции. Для альпинистов этого оказалось достаточным. Они сразу решили брать переправу. Идея была такая. Сначала кто-нибудь из команды перебирается по тросу на обломок фермы и закрепляет собственный трос, по которому уже можно будет, без особого риска, переползти всем остальным. Одновременно на тот берег перебрасывается другой трос, а кто-нибудь из местных — народу на обеих сторонах потока стояло немало — зацепит его за остатки моста. Дальше — дело техники.

Ребята всё сделали крайне оперативно. Привязали страховочный трос, укрепили старый. Один человек одел специальные ремни и полез через поток. В действительности это было очень стремно — ползти по провисающему над ревущей бурой массой раздербаненному проводу, неизвестно на чём держащемуся с той стороны. Слава Богу, у Первопроходца были перчатки. Наконец, он достиг — под апплодисменты многочисленной уже публики с обеих берегов — заветной фермы и встал на ней победителем, вознеся кулаки к небу. Потом закрепил новый трос, проверил старый, бросил еще один конец на тот берег. В это время на ферму, по наведенной переправе, отправился второй альпинист. Когда он достиг столпа, Первопроходец отправился дальше, на тот берег. Таджики страховали трос как могли, замотав его на бетонной чурке и придерживая десятком рук. Вот, и этот рубеж взят. Теперь переправа полностью готова. Следующим иду я. На меня надевают ремни, проводят через кольцо страховой канат. Потом я нависаю над пропастью спиной, трос постепенно отпускают, и я скольжу, набирая скорость, со свесившейся назад головой, наблюдая под собой из обратной перспективы пенящуюся грязь. Пройдя точку крайнего спуска, тело по инерции насколько взлетело наверх, и в этот момент стоявший на ферме альпинист стал тащить меня уже со своей стороны. Благополучно выбравшись на ферму, я помахал назад, на ту сторону, рукой и перестегнул страховку. На другой берег меня переправили точно таким же образом. И конвейер заработал.

После альпинистов несколько таджиков тоже захотело перебраться с того берега на этот. Потом — с этого на тот. Ну и пошло-поехало. Наконец, часа через два работы, альпинисты сказали, что харэ и свернули переправу. Самым курьезным оказалось то, мы встретили, буквально в паре сот метров от переправы, небольшую компанию неких московских альпинистов, которые ничего не знали про снесенный мост и пропустили возможность переправиться в нужную им сторону с помощью нашей системы. Они сказали, что идут делать какие-то заброски продовольствия на маршруте, где позже будут проходить некие соревнования. По поводу отсутствия моста москвичи прореагировали крайне спокойно — как и их коллеги незадолго до этого в Лянгаре. Это при том, что половину столичной команды составляли девушки. Ну, что ж, Бог в помощь!

Марш-бросок на Миёнаду. Нашей следующей целью являлся райцентр Миёнаду, откуда уже можно было ловить машину на Тавильдару, с ее взлетной полосой и шоссе на Душанбе. Часа через четыре ходу мы достигли горной пасеки, располагавшейся на вершине зеленого холма, с которого открывалась душезахватывающая стереорама. Пасечник оказался русским, с большой "геологической" бородой и богемной созерцательностью в глазах. "Медку не хотите?" Оригинальный свежий горный мед оказался на вкус настоящей амброзией. Ничего более вкусного я больше никогда не пробовал. Купить — а во что? У Пасечника были для такого случая припасены стеклянные трехлитровые банки. Практически все хлопцы взяли по одной, существенно утяжелив тем самым свои и без того нелегкие рюкзаки. Мне такая тяжесть была явно противопоказана, и я ограничился всего лишь стаканом, куда Пасечник налил мне желто-зеленой тягучей массы горного нектара.

Наш груженый медом рой долетел до Миёнаду лишь далеко затемно, часам к двум ночи. Спать все повалились просто вряд, вдоль забора у большой дороги, закоконившись в спальниках. Наутро я встал одним из первых и одним же из первых сел в кузов машины, отправлявшейся как раз через Тавильдару в сторону Душанбе. Впрочем, мне хватало Тавильдары. Распрощавшись со своими альпийскими попутчиками, я спрыгнул с борта напротив одиногоко белого домика тавильдаринского аэропорта. На удивление, я здесь был единственным клиентом. Минут через двадцать, как по заказу, подали самолет на Душанбе. Подъехало еще пару человек на легковушке. Вот такими малыми силами мы и взлетели в ляпис-лазурное припамирское небо, ложась на западный курс в сторону Кишлака наркомов. Иншалла!

E-mail:guzman@bk.ru